Царь-Космос - Страница 27

Лиц не разглядел – только белые пятна, словно во сне.

Все было ясно, но Леонид не удержался, вновь глянул. Главный тут кто? Никак этот длинный, без винтовки, зато с портупеей? Ну-ка, выскажись, служивый. Как там полагается? «Руководствуясь революционной законностью…»

Длинный будто услышал. Неторопливо шагнул вперед, кивнул конвоирам. Те отошли в сторону, в черную тень. Руки стали наконец-то свободы, и Леонид облегченно вздохнул. Поискал взглядом седого. Где вы, Александр Александрович? Слева? Нет, справа, возле ближнего фонаря.

Начальник стал как раз посередине, расставил ноги пошире, словно циркуль проглотил, дернул головой:

– А теперь, суки, одежку скидывай! Всю, с исподним. Быстр-р-ро!..

Рявкнул и снова голову повернул, будто надеялся эхо услышать.

– Александр Александрович, не вздумайте! – откликнулся эхо. – Нет у них такого приказа, это они властью себя тешат.

Начальник замер, ушам своим не веря, затем медленно принялся открывать рот…

– А за «суку» они ответят. Сегодня нам у стенки стоять, завтра кому-то другому.

Рука уже сжимала рукоять «бульдога». Вот и пригодился подарок. Давайте, служивые, проявите прыть! Ох, и пойдут легенды по хазам да малинам, о том, как умирал Фартовый! И товарищи-чекисты самого первого призыва одобрят. И Жора Лафар на своих французских небесах.

– Да что вы себе позволяете!.. – начал было длинный, но словно почувствовал что-то. Умолк.

Немного подумал, ближе подошел.

– Пантёлкин, не нарушайте порядок. Вы не правы, я действую согласно инструкции. А насчет «суки»… Сейчас у нас так принято. Впрочем, персонально перед вами готов извиниться.

Леонид пожал плечами. Принято… Ну и традиции в этой Столице!

– А щиты – против рикошета? Мы матрацами обходились. Ладно, к какой стенке прислоняться?

Скидывать куртку так и не стал. Колотун в подвале, еще подумают, будто он от страха дрожит.

«Ели яблочко, потом оставили. Повязали деловых, в «Кресты» отправили!»

Вот и стенка, и фанерный щит перед ней. Леонид стал слева, седой археолог справа. Пальто Артоболевский все-таки снял и даже расстегнул ворот рубахи. Между тем расстрельщики уже строились, не слишком толково, сбиваясь с ноги. Длинный покрикивал, подгонял…

– Вы гневаетесь, – негромко проговорил археолог, – думаете о пустом, о лишнем. Не годится так, Леонид Семенович. Миг смерти не менее важен, чем миг рождения.

Леонид отпустил горячую рукоять бесполезного револьвера, вынул руку из кармана.

– А чего делать? Я, Александр Александрович, даже в Бога не верю. Мне и молиться нельзя.

– Можно! Повторяйте за мной. Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит. На месте злачне, тамо всели мя, на воде покойне воспита мя…

Спорить Леонид не стал. И вправду, верующим легче. 22-й Псалом – в прославление Бога за особенное хранение. «Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…»

Особенное хранение… Что и говорить, самое время.

– Душу мою, обрати, настави мя на стези правды, имене ради Своего. Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла…

– Внимание! – рявкнул голос длинного. – Зачитываю приговор…

– Яко Ты со мною еси, жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста, – неожиданно для самого себя выговорил Леонид. – Уготовал еси предо мною трапезу сопротив стужающым мне, умастил еси елеом главу мою, и чаша Твоя упоявающи мя, яко державна…

Краешком сознания он понимал, что даже если в нарушение всех природных законов Господь существует, никакой милости ему, чекисту с декабря 1917-го, никто в мире Ином не окажет. А он не станет жаловаться, и просить не станет. Не из гордости, а потому, что каждый получает свое, и это совершенно правильно. По вору и мука!

– Заряжа-а-ай! Целься!..

– И милость Твоя поженет мя вся дни живота моего, и еже вселити ми ся в дом Господень, в долготу дний.

А еще вспомнился дом на Кирочной и люди, им погубленные. Что за тайну прятал эмигрант? Может, из-за чемоданчика с розетками-разъемами он и решил вернуться, даже рискуя жизнью? Обидно все же выходит. В руках держал, а секрет так и не открылся. Видать, не достоин.

– Аминь! – шепнули губы.

Совсем рядом что-то громко треснуло, хлопнуло, ударило тугим воздухом в уши, толкнуло спиной на влажную фанеру. Леониду в первый миг подумалось, что взорвались лампы. Но почему тогда светло?

– Да стреляйте же! – выдохнул он.

– Они стреляли, – донеслось справа.

Стреляли? Желтый электрический огонь поплыл перед глазами, сердце куда-то исчезло, растворившись в пустоте, фанерный лист за спиной превратился в раскаленную сталь. Леонид качнулся, выпрямился, до боли сжал кулаки. Резко выдохнул, прогоняя смертное наваждение.

– А пули-то не свистели. Шутки шутят гады!..

– Заряжай!..

Серые фигуры послушно передернули затворы «мосинок».

– Целься!

– Эй, вы! – заорал Леонид, уже ничего не страшась и ничему не веря. – Боевыми бейте, хватит издеваться. Или катитесь отсюда к чертовой матери!..

– Не горячитесь, Пантёлкин!

Незнакомый голос, негромкий, но очень отчетливый, донесся словно неоткуда. Лишь присмотревшись, Леонид различил неясный контур у дальней стены, за желтой границей электрического огня. Среднего роста, широкоплечий, в длинном плаще с капюшоном.

– Вам было сделано известное предложение, вы отказались. Теперь поздно предъявлять претензии. Впрочем, если передумаете, дайте знать. Но учтите, в следующий раз патроны будут боевые. Гражданин Артоболевский, вас это тоже касается.

Слова еще отдавались несильным эхом под низкими подвальными сводами, но говоривший уже исчез, растворившись в смутном полумраке и не оставив после себя даже отзвука шагов.